class="p1">Нина мгновение помедлила, вероятно, ей не хотелось рассказывать о себе.

– В Твери, – наконец сказала она. – Вышла замуж за москвича. Подруги говорили – повезло. Почему-то считается, что москвичам всё достаётся даром.

Нина обвела насмешливым взглядом комнатушку и пожала плечами. Я хмыкнул.

– В политику вы, как отец, из журналистики пришли?

– Общественная работа и политика – немного разные вещи. Я вам уже говорила, что Владимир Дмитриевич не занимался политикой. В издания вашего отца со своими проблемами обращались разные люди. Многие до сих пор верят в силу печатного слова. А мы им помогали, чем могли. Не только публикациями.

– Судя по скептической интонации, в силу печатного слова вы не верите?

– Почему же? Верю! В его разрушительную силу. Само по себе слово ничего не стоит, но люди склонны видеть то, чего нет. И некоторые, немногие, очень ловко используют склонность людей отрицать очевидное и верить в химеры.

– Мой отец тоже использовал эту склонность?

– Я бы не хотела, чтобы вы говорили о Владимире Дмитриевиче в таком тоне. Даже если вы на него обижены. Он был настоящий профессионал и порядочный человек! Чтобы вам о нём не рассказывали. А то, что у него не сложилось с вашей матерью, ни о чём не говорит. Даже святым не всегда удаётся безукоризненно прожить жизнь. У вашего отца не раз была возможность преуспеть в политике. Но он предпочитал заниматься тем, что у него хорошо получалось. – Она помолчала. – Вы начали язвить из-за того, что на вас так подействовало предложение приятеля вашего отца податься в депутаты?

– Извините! – я смутился: Нина вовремя осадила меня. – Не в депутаты, а в помощники депутата. Я вспоминал наш разговор на набережной Яузы накануне моего отъезда. Помните? Вы тогда убеждали меня не отказываться от наследства. После смерти Веры я почувствовал, как оскотиниваюсь. Причём стремительно! Ищу оправдания своей жадности и нахожу её лишь в плохой наследственности.

Мы переглянулись.

– Вы очень откровенны, – сказала она.

– Это плохо?

– Это не всегда нужно. Тогда вы ответили, что деньги вам нужны, но не любой ценой. А теперь вы готовы ради них переступить через жизнь человека. Согласитесь, почему в таком случае кто-то должен щадить вас?

Ноздри Нины возбужденно расширились.

– Вы рассердились на меня из-за отца?

– Мне не нравиться, что вы так вольно судите о Владимире Дмитриевиче! Дело не в наследственности, а в вас! Во все времена были люди, которые грезили о переменах к лучшему и думали, что они стараются во благо других. Одни, как ваш Пашин, считали, что они обязаны укреплять могущество государства и их задача любой ценой сохранять преемственность власти. Другие, как ваш отец, по мере сил, как могли, защищали людей от произвола той же власти. Но во все времена и у тех и у других выходило одно и то же. Как только они приходили к власти, они делали то же, что делали их предшественники – делили добычу! А простые люди оставались с тем же, с чем и были – со своей жизнью и своими обманутыми надеждами. Тогда снова появлялись те, кто хотел перемен, и всё повторялось! Назовите хоть одного правителя страны за всю её историю, кого бы ни ругали за то, что он сделал? Что вы на меня так смотрите?

– У вас слишком мужская логика! – ответил я с кривой ухмылкой.

– Это не мои слова, а вашего отца. И, кстати, ваши. Но я с ним согласна.

Завьялова поёжилась.

– Так что же следует из ваших слов? – спросил я.

– Ничего!

– Но для чего-то вы завели этот разговор?

– Да. Завела. Но говорить об этом больше не хочу.

– Почему?

Ноздри Завьяловой снова сердито расширились.

– Потому что есть еще пассивное большинство, которому наплевать на то, о чём мы с вами тут болтаем! Они хотят просто честно работать и зарабатывать, чтобы хорошо жить, растить детей и быть счастливыми. Вы же, судя по всему, относитесь к худшей части этого большинства! К тем, кто готов паразитировать на том, что сделали другие!

Я был обескуражен её резкостью, и какое-то время молчал.

– Вот видите, я предупреждала – не стоит быть слишком откровенным, – с привычной иронией проговорила Завьялова. – Вы сами признались в переменах, которые почувствовали в себе! Вы обиделись?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Мне приятно, что вы так горячо защищаете отца. Но упрёк в паразитизме я не принимаю. До сего дня я ни у кого не сидел на шее. А сейчас чувствую себя как в американском детективе – все сказанное вами может быть использовано против вас. Действительно – наука за откровенность.

– Значит, обиделись! Не обижайтесь! Я от вас недалеко ушла. Я бы тоже хотела жить в своё удовольствие и ни о чём не думать. Большинству из тех, кто вертелся возле Владимира Дмитриевича, плевать на убеждения. Они выполняли свою работу и получали за это зарплату. Газетчик – это, увы, самая продажная профессия. Кстати, ваш Пашин вовсе не бедствует за свои радения для народа. И, приглашая вас продолжить дело вашего отца, он хлопочет лишь о том, чтобы в систему не прорвались чужие.

– Тогда получается, что вы тоже использовали вашего шефа?

– Что про меня говорить? Я наёмный работник! Исполнитель! Мелкая сошка! Мне никогда не предложат то, что предлагают вам, как сыну знаменитости. Мой мир – вот он! – она с грустной улыбкой развела руками. – Мне надо растить ребенка. Ну, разве что опять удачно выйду замуж! – пошутила она. – Что вы думаете делать дальше?

– Навещу старуху Лапшину. Узнаю, чем я ей так насолил? От неё к отцу загляну. Поищу чего-нибудь. Может, не сцапают. Других соображений у меня пока нет.

Нина предложила мне заночевать в комнате у соседки, – та уехала в отпуск, – я отказался, назвал свой адрес и телефон, и мы расстались, уговорившись созвониться.

17

Стемнело. В узком желобе между домов переулка повис дорожный «кирпич». Державшие его тросы едва виднелись на фоне неба угольного цвета с бледными звёздами. Тёмные окна отражали желтые вспышки светофора за углом. С черных верхушек деревьев сквера, похожего на сотни других московских скверов, спорхнул теплый ветерок, покопался в мусоре у стены и улетел: днём огородники разбили здесь стихийный базарчик на старых ящиках – тогда такие базарчики были в Москве на каждом углу.

Из-за поворота завыл запоздалый троллейбус и, щёлкнув башмаками штанг на проводах, подрулил к остановке. Забыв, что теперь я богач и могу позволить себе такси, я было по привычке припустил за троллейбусом, когда меня будто ударили под коленки, и я остановился. Дом и поворот, откуда вынырнул троллейбус, «кирпич» между домами, скверик напротив и стихийный базарчик, безликие каждый по отдельности, вместе показались мне знакомыми. Я видел их не тогда, когда подходил к дому Завьяловой – да и шёл я с другой стороны! – а раньше! Я видел это место днём! За поворотом, на первом этаже должно было быть отделение связи…

Троллейбус подождал меня и, с лязгом закрыв двери, укатил. А я без мыслей смотрел на слепые окна отделения связи, откуда отправлялись обе телеграммы.

Поодаль, со стороны дома Завьяловой, в тени деревьев замаячили двое. Они направились ко мне. Я опасливо огляделся. Вокруг никого! Возможно, прохожие хотели прикурить или им вовсе не было до меня никакого дела. Но я испугался. Сам не знаю, чего! Вспомнил разговор о сообщниках. Хватился, что меня может сцапать милицейский патруль. Поэтому остановил такси и поехал домой. Но передумал и назвал адрес отца.

Конечно же, испугался я тогда не прохожих. А своей догадки! В микрорайоне жили десятки тысяч людей, и то, что квартира Нины оказалась рядом, могло быть совпадением. Но в такие совпадения я не верил! В машине я ругал себя за близорукость. Как же я не заметил очевидное! Её нервозность в разговоре со мной и то, с каким жаром она защищала отца от моих нападок, теперь приобретали совершенно иной смысл, нежели ревность благодарного сотрудника. Они с отцом работали вместе. Нина, красивая и умная женщина, не стала бы афишировать служебный роман со своим шефом.

В голову лезла всякая